Одна – здесь – жизнь - Марина Цветаева
- Дата:12.11.2024
- Категория: Документальные книги / Биографии и Мемуары
- Название: Одна – здесь – жизнь
- Автор: Марина Цветаева
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Новодевичьего кладбища уже нет, и той окраины уже нет, это теперь центр города. Хрустальный крест, не сомневаюсь, стоит и сияет на другом кладбище, но что сталось с его соседом, простым дубовым крестом?
Володя, как я, любил все старое, так же поражая каждое окружение «новизной» своих мнений и так же ставя эту новизну в кавычки – усмешки. Старое – но по-юному. Старое – но не дряхлое. Этого достаточно было, чтобы его не понимали ревнители ни старого мира, ни нового. Старое – но по-своему, бывшее – по еще никогда не бывшему. Еще и потому ему было так хорошо со мной, и еще в первую встречу у развязно-рукой и – ногой дамы я заметила на его руке большой старинный серебряный перстень – печатку Позже я спросила:
– Откуда он у вас? Ваш, то есть…
– Нет, М.И., не фамильный – купил случайно, потому что мои буквы В.А. (Пауза.) А 3<авад>ский свой начищает
мелом.
– И не знает, что там написано, потому что он – китайский. А вы не находите, что мелом – как-то мелко?
– Я своего мелом не натираю, я люблю, когда серебро – темное, пусть будет темным – как его происхождение.
(«А 3<авад>ский – свой»… то есть – мой, и Володя это – знал.) Этот мел тут же обернулся девятистишием:
Сядешь в кресла, полон лени.
Стану радом на колени —
До дальнейших повелений.
С сонных кресел свесишь руку,
Подыму ее без звука,
С перстеньком китайским – руку.
Перстенек начищен мелом.
Счастлив ты? Мне нету дела!
Так любовь моя велела.
(Это «мне нету дела» я потом, в саморучной книжке стихов к нему, которую ему подарила, разбила на: мне нет – удела…)
Юрию 3. – серебряный китайский, Павлику – немецкий чугунный с золотом, с какого-нибудь пленного или убитого – чугунные розы на внутреннем золотом ободе: с золотом – скрытым, зарытым. При нем – стихи:
Дарю тебе железное кольцо:
Бессонницу – восторг – и безнадежность.
Чтоб не глядел ты девушкам в лицо,
Чтоб позабыл ты даже слово – нежность.
Чтоб голову свою в шальных кудрях
Как пенный кубок возносил в пространство,
Чтоб обратило в угль – и в пепл – и в прах
Тебя – сие железное убранство.
Когда ж к твоим пророческим кудрям
Сама Любовь приникнет красным углем,
Тогда молчи и прижимай к губам
Железное кольцо на пальце смуглом.
Вот талисман тебе от красных губ.
Вот первое звено – в твоей кольчуге —
Чтоб в буре дней стоял один – как дуб,
Один – как Бог в своем железном круге.
(Москва, март 1919 года)
* * *Судьбы китайского я не знаю (знаю только: я первая подарила ему кольцо!), судьба чугунного – следующая.
Время шло. Однажды приходит – кольца нет. «Потеряли?» – «Нет, отдал его распилить, то есть сделать два. (Павлик, это будет меньше!) Два обручальных. Потому что я женюсь – на Наташе». – «Ну, час вам добрый! А стихи – тоже распилили надвое?»
Потом – мы уже видались редко – опять нет кольца. «Где же кольцо, Павлик, то есть полукольцо?» – «М.И., беда! Когда его распилили – оба оказались очень тонкими, Наташино золото сломалось, а я ходил в подвал за углем и там его закатил, а так как оно такое же черное…» – «То давно уже сожжено в печке, на семейный суп. Роскошь все-таки – варить пшено на чугунных военнопленных розах, мной подаренных!»
О судьбе же Володиного – собственного – речь впереди.
Кроме кольца у Володи из старины еще была – пистоль, «гишпанская пиштоль», как мы ее называли, и эту пистоль я, из любви к нему, взяла в свое «Приключение», вручила ее своей (казановиной) Генриэтте:
– Ах, не забыть гишпанскую пиштоль,
Подарок твой!
Потому что эту «пиштоль» он мне на Новый год принес и торжественно вручил – потому что он, как я, не мог вынести, чтобы другому вещь до страсти нравилась и держать ее у себя.
Эту пиштоль мне в России пришлось оставить, зарыть ее на чердаке вместе с чужой мальтийской шпагой, о которой речь впереди, вернее – тело ее осталось в России, душу ее я в «Приключении» перевезла через границу – времени и зримости.
К этому Новому году я им всем троим вместе написала стихи:
Друзья мои! Родное триединство!
Роднее, чем в родстве!
Друзья мои в советской – якобинской —
Маратовой Москве!
С вас начинаю, пылкий А<нтоколь>ский,
Любимец хладных Муз,
Запомнивший лишь то, что – панны польской
Я именем зовусь.
И этого – виновен холод братский,
И сеть иных помех! —
И этого не помнящий – 3<авад>ский!
Памятнейший из всех!
И наконец – герой меж лицедеев —
От слова бытиё
Все имена забывший – А<лексее>в!
Забывший и свое!
И, упражняясь в старческом искусстве,
Скрывать себя, как черный бриллиант,
Я слушаю вас с нежностью и грустью,
Как древняя Сивилла – и Жорж Занд.
Вот тогда-то Володя А. и принес мне свою пиштоль – 1-го января 1919 года.
К этому Новому Девятнадцатому Году, который я вместе с ними встречала, я Третьей студии, на этот раз – всей, подарила свою древнюю серебряную маску греческого царя, из раскопок. Маска – это всегда трагедия, а маска царя – сама трагедия. Помню – это было в театре – их благодарственное шествие, вроде Fackelzug’a [253] , который Беттине устроили студенты.
* * *…Как древняя Сивилла – и Жорж Занд…
Да, да, я их всех, на так немного меня младших или вовсе ровесников, чувствовала – сыновьями, ибо я давно уже была замужем, и у меня было двое детей, и две книги стихов – и столько тетрадей стихов! – и столько покинутых стран! Но не замужество, не дети, не тетради, и даже не страны – я помнить начала с тех пор, как начала жить, а помнить – стареть, и я, несмотря на свою бьющую молодость, была стара, стара, как скала, не помнящая, когда началась.
Эти же были дети – и актеры, то есть двойные дети, с единственной мечтой о том, что мне так легко, так ненужно, то само далось – имени.
– О, как я бы хотел славы! Так, идти, и чтобы за спиной шепот: «Вот идет А<нтоколь>ский!»
– Да ведь это же барышни шепчут, Павлик! Неужели – лестно?! Я бы на вашем месте, внезапно обернувшись и пойдя на них, как на собак: «Да, А<нто-коль>ский! а дальше?»
Им, кроме Володи, я вся – льстила. Я их – любила. Разница.
* * *Звериной (материнской) нежности у меня к Володе не было – потому что в нем, несмотря на его молодость, ничего не было от мальчика – ни мальчишеской слабости, ни мальчишеской прелести.
Чары в нем вообще не было: норы не было, жары и жара не было, тайны не было, загадки не было – была задача: его собственная – себе.
Этому не могло быть холодно, не могло быть голодно, не могло быть страшно, не могло быть тоскливо. А если все это было (и – наверное было), то не мое дело было мешать ему, нежностью, превозмогать холод, голод, страх: тоску: расти.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- ПРО УРОДА и прочих. Четыре книжки под одной крышкой - Анатолий Шерстобитов - Драматургия
- Черт - Марина Цветаева - Русская классическая проза
- Золото ночного Будапешта - Марина Белова - Детектив
- Если душа родилась крылатой - Марина Цветаева - Поэзия
- Из истории группы 'Облачный край' - Сергей Богаев - Биографии и Мемуары / Культурология / Периодические издания