Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг(Без иллюстраций) - Бенгт Янгфельдт
- Дата:14.10.2024
- Категория: Документальные книги / Биографии и Мемуары
- Название: Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг(Без иллюстраций)
- Автор: Бенгт Янгфельдт
- Год: 2009
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Виновен по ассоциации (англ.).
Замятин еще в 1921 году в статье “Я боюсь” (см. эпиграф на стр. 175) выражал сомнения относительно будущего русской литературы в условиях новой советской ортодоксальности, и через год его арестовали с намерением выслать из страны вместе с другими представителями интеллигенции на “философсом корабле” — этой участи он избежал благодаря вмешательству коллег-писате- лей. В 1924 году цензура запретила роман “Мы”, в котором описывался коммунизм XXVI столетия, Замятин потерял надежду напечатать его на родине, а в 1927 году роман был опубликован — не без содействия Романа Якобсона — на чешском и русском в Праге.
Именно этот перевод теперь, через два с половиной года, вменили Замятину в вину. В случае с Пильняком есть основания полагать, что плохую службу ему сослужила не повесть “Красное дерево” (в ней описывается безрадостная жизнь российской провинции), а напечатанная в 1926 году в “Новом мире” “Повесть непогашенной луны”, в которой более или менее открыто утверждалось, что в убийстве Михаила Фрунзе виноват Сталин. Повесть была посвящена критику Александру Воронскому — он обеспечивал Пильняка фактическим материалом. Когда через год Воронского арестовали по обвинению в троцкизме, имя Пильняка автоматически стало ассоциироваться с троцкистской оппозицией.
Тогда, в 1926 году, после нескольких унизительных отрека- ний, Пильняку удалось вернуться в литературу — не пришло еще время для кампаний вроде той, какая развернулась летом 1929-го. Новым в ней было, с одной стороны, то, что инициатива принадлежала высшему партийному руководству, а с другой — собственно пункт обвинения: никогда ранее писателя не осуждали за публикацию своих произведений за границей. Новым было и следующее: писательские организации поддержали не жертв, а преследователей. Замятин был председателем Ленинградского отделения Всероссийского союза писателей, Пильняк — Московского, но оба покинули посты: первый — по требованию правления, второй — по собственной инициативе и в знак протеста. “Впервые с самого начала русской письменности русские писатели не только признали полезным существование цензуры, но осу-
Евгений Замятин в 1921 г. утверждал, что “у русской литературы одно только будущее: ее прошлое”. Рисунок Юрия Анненкова.
дили попытку уклонения от нее путем заграничных изданий, — утверждал критик в парижской эмигрантской газете “Последние известия”, добавляя: —То, чего не могли добиться в течение сотен лет представители императорской власти, то, о чем не помышляли самые свирепые “гасители духа55 времен реакции, было достиг-
Борис Пильняк
“Попутчик” Борис Пильняк. Рисунок Юрия Анненкова.
нуто большевиками в кратчайший период и самым простейшим путем: объявлением как бы круговой поруки писателей. Цензурное нововведение большевиков немаловажное: право на книгу заменено правом на ее автора”.
Чтобы заручиться поддержкой писательского коллектива, РАПП обратился “ко всем писательским организациям и одиночкам с предложением определить свое отношение к поступкам Е. Замятина и Б. Пильняка”. Среди откликнувшихся был и Маяковский, который от лица Рефа выступил с заявлением, чей заголовок — “Наше отношение” — звучал прямым ответом на обращение РАППа. После беспечного признания, что он не читал “Красное дерево” Пильняка “и другие повести его и многих других”, он аргументировал собственную позицию следующим образом: “К сделанному литературному произведению отношусь как к оружию. Если даже это оружие надклассовое (такого нет, но, может быть, за такое считает его Пильняк), то все же сдача этого оружия в белую прессу усиливает арсенал врагов. В сегодняшние дни густеющих туч это равно фронтовой измене”. Когда тем же вечером Маяковский обсуждал вопрос с Лили и Осипом, то за собой он признал право, в котором отказал Пильняку: “Ему не страшно было бы печататься в белом издательстве, потому что не его скомпрометирует издательство, а наоборот”, — записала Лили в дневнике.
Таким образом, то, что запрещено “попутчику”, дозволено такому революционному писателю, как Маяковский, — его позиция показывает, что он уже забрел на ту территорию, куда не должен ступать ни один писатель. Когда-то Маяковский защищал писателей от государственной власти, теперь же он принял сторону противника. И то, что он посчитал себя вправе сделать это, даже не прочитав повесть Пильняка, говорит о его отчаянной потребности дистанцироваться от “попутничества”, которое все более прочно ассоциировалось с политической оппозицией, а также о том, что не только советское общество, но и Маяковский переживали в этот период моральную девальвацию.
Сломанные крылышки
Позиция Маяковского в полемике с Пильняком непростительна, даже учитывая то, что в это время многие советские граждане начали утрачивать политические и моральные ориентиры. Возможно, на его отношение повлияло также расстроенное душевное состояние, в котором он пребывал в конце лета 1929 года и которое было вызвано нестабильностью в личной жизни. За
весь сентябрь он не получил от Татьяны ни одного письма, на что жаловался ей в бесконечных телеграммах. Последняя из них вернулась с пометкой, что адресат неизвестен, однако спустя месяц с лишним Татьяна все же дала о себе знать. “Неужели ты не пишешь только потому что я “скуплюсь” словами, — спрашивает Маяковский в ответном письме j октября, на самом деле подозревая, что Татьяна, как и предсказывала Лили, его бросила. — Или, скорей всего, французские поэты (или даже люди более часто встречающихся профессий) тебе теперь симпатичнее. Но если и так то ведь никто никто и никогда не убедит меня что ты стала от этого менее роднее и можно не писать и пытать другими способами”. Она должна помнить, что она его “родная” “лет 55 обязательно” и что он отказывается верить в то, что она “наплюнула” на него.»
В письме нет намеков на поездку в Париж. 8 сентября Лили записывает в дневнике: “Володя меня тронул: не хочет в этом году за границу. Хочет 3 месяца ездить по Союзу. Это влияние нашего с ним жестокого разговора [28 августа]”. Но через одиннадцать дней, 19-го, согласно этому же дневнику, Маяковский “уже не говорит о 3-х месяцах по союзу, а собирается весной в Бразилию (т. е. в Париж)”.
Что произошло? В своем письме от 12 июля Маяковский уверял, что не представляет себе жизни без Татьяны дальше октября и что начнет “приделывать крылышки” — то есть оформлять документы — в сентябре.
Может быть, он просто стал с сомнением относиться к своим планам, по мере того как Татьяна отвечала на его письма и телеграммы все более спорадически. Может быть, на него также повлияли сведения о парижской жизни Татьяны, которыми щедро делилась с сестрой Эльза. Подобная “информация” была к тому же небезосновательной: “Обрастаю друзьями, как снежный ком”, — писала Татьяна матери 13 июля. Она была популярна, как никогда, и все время развлекалась. Каждые выходные выезжала на Атлантическое побережье, как с Маяковским, но теперь на автомобиле — и планы на лето были грандиозными: “Буду ездить по всей Франции на автомобиле и, может быть, по Средиземному морю на яхте с парусом”. Разумеется, путешествовать она собиралась не одна.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Пролог в поучениях - Протоиерей (Гурьев) Виктор - Православие
- Облако памяти - Дина Идрисова - Русская современная проза
- Загадка и магия Лили Брик - Аркадий Иосифович Ваксберг - Биографии и Мемуары
- Волшебное облако - Патриция Уилсон - Современные любовные романы
- Дата на камне - Леонид Платов - Прочие приключения