Истории из Бедокурии: Сказки - Ганс Фаллада
- Дата:20.09.2024
- Категория: Детская литература / Сказка
- Название: Истории из Бедокурии: Сказки
- Автор: Ганс Фаллада
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вдруг Анна-Барбара почувствовала, что сани вроде бы стали спускаться. Ей даже показалось, будто сквозь метель виднеются силуэты вековых елей, а тут кляча встала как вкопанная и сразу же поникла головой до самой земли, словно не в силах удержать её от слабости и голода.
— Вот мы и дома! — сообщил Ганс Жмот, но, сколько девочка ни вглядывалась в снежную завируху, ничего похожего на дом не увидела. Единственное, что ей удалось высмотреть, — что-то похожее на копну старой прелой соломы.
— А где же твой дом? — удивилась Анна-Барбара.
— Там! — ткнул пальцем Ганс Жмот в сторону копны и велел: — Помоги мне распрячь Героя. Сейчас распряжём его и пойдём домой, как следует поужинаем.
Долго оба они мучились, развязывая узлы на упряжи и расстёгивая пряжки закоченевшими от холода руками, но в конце концов справились.
Анна-Барбара стала оглядываться: где тут конюшня. Вдруг Ганс Жмот тихо произнёс:
— Герой, ложись, — и кляча плюхнулась в глубокий сугроб, почти утонув в нём.
— Засыплем-ка его снежком! — велел Ганс Жмот.
Герой страшно выкатывал глаза, скалил длинные жёлтые зубы, но всё было напрасно: вскоре он исчез под снегом.
— Зима — самая лучшая пора года, — довольно захихикал Ганс Жмот. — И корм можно сберечь, и конюшни не надо. Конёк лежит замороженный, не портится, а понадобится он мне — я его оттаю: налью на нос чуточку горячей воды, чтобы он снова начал дышать… Сэкономить может каждый, да не каждый знает как. Ты, Анна-Барбара, многое сможешь у меня перенять!
В душе девочке было очень жалко несчастного конягу, которому придётся некормленым лежать под холодным снегом, но высказать это она не решилась и покорно пошла за хозяином, вскарабкалась следом за ним на кучу соломы и оказалась перед глубокой чёрной норой, ведущей под землю.
— Да, да, это и дверь, и окно, и труба моего дома, — потирая руки, сказал Ганс Жмот. — Люди-то, дураки, тратят большущие деньги, строят себе дома из дерева, а то и из камня, хотя куда дешевле устроить себе жилище под землёй. Ну, ладно, скатывайся следом, только обожди, когда я крикну, не то свалишься мне на голову.
С этими словами Ганс Жмот опустил свои длинные худые ноги в нору, соскользнул туда и в мгновение ока исчез. Анна-Барбара слышала только глухой, постепенно замирающий шорох. Страшно ей стало, захотелось бросить службу и бежать отсюда. Да только куда побежишь в такую вьюгу? Свалишься где-нибудь в лесу и замёрзнешь…
Поэтому, когда из глубины донёсся еле слышный голос Ганса Жмота, Анна-Барбара полезла в нору. Зажмурив глаза, она скользила вниз, всё глубже и глубже. Головокружительный спуск показался ей бесконечным, но в конце концов закончился, и она шлёпнулась на что-то мягкое, похожее на сено.
— Наконец-то! — раздражённо буркнул Ганс Жмот. — Долго же ты заставляешь себя ждать. В следующий раз, как позову, несись со всех ног!
Схватив сидящую на сене Анну-Барбару за руку, он потащил её за собой по тёмному проходу в огромную освещённую пещеру.
Анна-Барбара чуть не умерла со страху, увидев, что справа и слева от входа сидят два большущих, ростом с телёнка, лохматых пса с горящими глазами. Оскалив зубы, они рванулись к девочке, но толстые железные цепи удержали их.
— Тихо, мои верные адские псы! — крикнул им Ганс Жмот, и собаки, недовольно ворча, отступили. — Это Анна-Барбара, она будет здесь жить, и вы её не смейте трогать, если только она не захочет без моего позволения выйти из дому.
Псы, сверкая глазами, уставились на Анну-Барбару и облизнулись. Языки и пасти у них были красные как кровь.
— Это настоящие адские псы, — объяснил Ганс Жмот девочке. — Зовут их Зависть и Жадность. Мне их подарил мой папаша Бес. Они стерегут от воров моё скудное достояние, но это не всё, на что они способны. Ну-ка, псы, — обратился он к ним, зябко потирая руки, — хватит валяться без дела. Что-то в моём доме холодно стало, натопите-ка мне его!
Зависть и Жадность сели, широко разинув пасти, и оттуда вырвались языки пламени. Это ведь были адские огнедышащие собаки.
— Вот так-то! — произнёс Ганс Жмот и с таким удовлетворением потёр костлявые руки, что даже треск раздался. — С виду и не скажешь, что этакая псина может и вместо печки служить, однако сама видишь… Ладно, пошли ужинать.
Ганс Жмот повёл девочку в глубь пещеры, освещённой странным зеленоватым светом. Анна-Барбара долго не могла понять, откуда он исходит, но потом обнаружила на потолке сотни тысяч светлячков.
— Что, любуешься моим освещением? — поинтересовался довольный Ганс Жмот. — Очень удобно, верно? Тебе у меня не придётся пачкать руки, начищая лампы и заливая в них керосин. Тут у меня старые заслуженные светлячки, которые прежде были блуждающими огоньками и своим светом сбили с пути и завели в болото многих людей.
Анне-Барбаре становилось всё страшней, и она подумала: «Этот Ганс Жмот очень скверный человек. Неужели же у него есть золотой талер, который всю жизнь искали мама и бабушка? Ах, зачем я нанялась к нему! Ведь придётся жить в этом подземелье, куда не заглядывает солнце, не доносится пение птиц и аромат цветов. Нет, я не выдержу здесь три года!»
Полная страха, она оглядывала старую, заплесневелую, гнилую рухлядь, наваленную вдоль стен пещеры. И впрямь эта пещера, по которой вслед за своим долговязым провожатым шла маленькая Анна-Барбара, была самым невероятным, самым несусветным местом в мире! Во-первых, она оказалась ужасно длинной — сколько они ни шли, конца ей всё не было видно, а прошли они немало: огромные, с телёнка ростом, адские псы, которые сидели у входа, казались теперь не больше котят. Во-вторых, по стенам громоздилось всякое немыслимое старьё: горы рваных башмаков, башни матрацев с истлевшей обивкой, из которой лезли клочья ваты, пирамиды пустых бутылок и кучи разных других вещей, но больше всего было старой бумаги.
— Что, Анна-Барбара, дивишься? — захихикал Ганс Жмот. — Всё это я насобирал во время поездок на землю. Сама видишь, не такой уж я бедняк. Прекрасные вещички тут собраны!
Он так ухмылялся и скалил длинные жёлтые зубы, что девочку охватил ужас.
— Когда люди считают, что вещь не может больше служить, они её выбрасывают и забывают про неё. А я всё прибираю, потому что в этом мире ничто не забывается. Тут у меня сапоги, которыми люди наступали друг другу на ноги; тут — тюфяки, на которых они лениво валялись и дрыхли; тут — бутылки, из которых они пили, чокаясь и приговаривая: «Ваше здоровье!», хотя втайне, в душе желали вовсе не здоровья, а погибели. Но больше всего здесь бумаг — со всего света — бумаг, на которых люди доказывали друг другу, что чёрное — это белое, а кривда — это правда.
Анна-Барбара, притихнув, плелась за Гансом Жмотом, и сердце у неё сжималось от тоски.
Ах, если бы сегодняшний вечер её службы мог стать первым и последним! Но перед нею долгие три года. Нет, она не выдержит: сердце разорвётся.
— Ну, сейчас мы закатим пир! — воскликнул Ганс Жмот и принялся шарить по карманам. — Я припас для нас с тобою такие яства!
Они находились в небольшой нише, стенами которой служили три массивные дубовые двери, окованные железом и запертые на мощные стальные засовы и большущие висячие замки. Анне-Барбаре было любопытно, что же это можно хранить за такими дверями, но потом она решила: «За три года ещё успею узнать».
Наконец Ганс Жмот извлёк из карманов «яства»: заплесневелую корку хлеба, кусочек срезанной с окорока свиной шкурки, весь облепленный золой, и наполовину сгнившее яблоко.
— Лакомства-то какие, какие деликатесы, прямо слюнки текут, — бормотал он, деля корку на две порции. — Того и гляди, объешься и желудок испортишь…
Анна-Барбара, вспомнив, что у неё в узелке лежит горшочек превосходного сливочного масла и краюшка хлеба, который она сама испекла, поспешно сказала, что ей не хочется есть.
— Как знаешь, — равнодушно промолвил Ганс Жмот и спрятал половину корки в карман. — Только помни: завтра такого пира уже не будет.
Легонько, едва прикасаясь, он потёр чёрствый хлеб свиной шкуркой.
— Объедение! Пальчики оближешь! — воскликнул он, проглотив кусочек. — Люди думают, что шкурку надо есть. Вот дураки! Натирать! Натирать ею надо! Она такой вкус придаёт, что, того гляди, язык проглотишь. Да мне этой шкурки хватит на целый год…
Спрятав её в карман, Ганс Жмот съел хлеб, подобрал крошки, тщательно их прожевал и наставительно произнёс:
— Как прожуёшь, так и проживёшь… Ух и наелся же я!
А Анна-Барбара подумала, что таким количеством еды и воробья, наверно, досыта не накормишь.
Встав из-за стола, Ганс Жмот сказал:
— Пошли, покажу, где тебе спать. Завтра утром спозаранку начнёшь работать.
Он повёл Анну-Барбару в угол ниши. Издали казалось, будто там между камнями щёлочка. Но чем ближе они подходили, тем эта щель становилась глубже и шире и превратилась в целую комнату. Правда, в ней было ужасно грязно, на неровных каменных стенах лежала пыль, пауки заплели её вдоль и поперёк паутиной, а пол был устлан сухими листьями.
- Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку) - Ганс Фаллада - Зарубежная классика / Разное
- Две смерти - Петр Краснов - Русская классическая проза
- Пересекающиеся параллели - Владимир Быстров - Шпионский детектив
- Дух волков - Дороти Херст - Ужасы и Мистика
- Кровавое наследие - Лоэнн Гринн - Фэнтези