Небывалое бывает (Повести и рассказы) - Сергей Алексеев
- Дата:16.11.2024
- Категория: Детская литература / Детская проза
- Название: Небывалое бывает (Повести и рассказы)
- Автор: Сергей Алексеев
- Просмотров:0
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лежит, не шевелится Гришатка, ждет царского слова.
— Ух ты, старый приятель! — кто-то пробасил над Гришаткой. Голос противный, Гришатке знакомый.
Вскинул мальчик глаза — господи праведный: тот самый колодник без носа перед Гришаткой.
Только не как тогда у Рейнсдорпа, не в цепях, не в лохмотьях, не со спутанной бородой. Волосы у каторжника гладко причесаны, на плечах новый зипун, искалеченный нос под тряпицей.
Растерялся Гришатка: ни взад, ни вперед, ни в крик, ни в призыв. Остановилась в жилах Гришаткиных кровь. Сердце остановилось.
«Опоздал, опоздал, вот на столечко опоздал. Совершил свое черное дело разбойник».
Но вот скрипнула дверь из соседней комнаты. Вошел человек. Смотрит Гришатка. Красный кафтан. Генеральская лента через плечо. Пистолеты за поясом. Волосы на голове подстрижены по-казачьи — горшком. Черная борода. Глаза чуть вприщур, ясные, но с хитринкой.
«Он, он, царь император», — кольнуло Гришатку.
Бросился он к вошедшему человеку.
— Государь, — завопил, — берегись, государь!
Прижался мальчик к Пугачеву, словно собой заслонить собрался.
— Стреляй, государь, стреляй! — тычет Гришатка рукой на колодника. — Он из Оренбурга. Рейнсдорпом он послан.
Однако Пугачев не торопится.
— Откуда ты, дитятко?
— Стреляй, государь!
— Зачем же стрелять, — улыбается Пугачев. — Соколов это. Хлопуша по прозвищу. Повинился во всем Хлопуша. Не поднял руку на государя. Милость мою заслужил.
— Жизни не пожалею, — гаркнул колодник.
Опешил Гришатка, моргает глазами.
— Вот так-то, — произнес Пугачев. — А ты-то откуда такой?
— Из Оренбурга он, государь, — ответил вместо Гришатки Хлопуша.
— Да ну?! Ты что же, бежал?
— Бежал, — признался Гришатка.
Покосился он еще раз на Хлопушу и рассказал Пугачеву, как было.
— В бочке? Ну и дела! Хоть мал, а хитрец, вижу. А чего это у тебя волосы на голове прожжены?
Поведал Гришатка, как Рейнсдорп выбивал о его голову трубку.
— Ах, злодей! — воскликнул Пугачев. — Ну я до него доберусь. А как звать тебя, молодец?
— Соколов я, Гришатка.
— Соколов? — переспросил Пугачев. Повернулся к Хлопуше: — И ты Соколов.
— Так точно, ваше величество, — гаркнул колодник. — Соколов Афанасий.
— Ну и дела, — усмехнулся Пугачев. — Выходит, и Сокол ко мне прилетел, выходит, и Соколенок.
Глава третья
ВЕЛИКИЙ ГОСУДАРЬ
НА НОВОМ МЕСТЕПрошло три дня. Обжился Гришатка на новом месте. Оставили его тут же, при «царском дворце». Только не наверху, а внизу, в пристройке, на кухне у государевой поварихи Ненилы.
— Заходи, располагайся, — сказала Ненила. — Чай, и место и миска тебе найдутся.
Постригли Гришатке голову вкруг — по-казацки. Хлопуша притащил полушубок. Ненила где-то достала новые валенки. Хоть и велики валенки, хоть и плохо держатся на ногах, зато точь-в-точь такие же, как у самого царя-батюшки, — белые, кожа на задниках.
Стал Гришатка гонять по слободе. Слобода большая. И с каждым днем все больше и больше. Валит сюда народ со всех сторон. Наскоро ставят новые избы, роют землянки. Людей словно на торжище. Казаки, солдаты, татары, башкиры.
Одних мужиков — хоть море пруди.
Бежит Гришатка по бердским улицам.
— Привет казаку! — кричат пугачевцы.
— Ну как генерал Рейнсдорп?
— Скоро ли крепость сдастся?
Вернется Гришатка домой. Накормит его Ненила. Погреется мальчик и снова к казакам и солдатам.
Знают в слободе про Гришатку все: и как он был за голосистую птицу, и как в Ганнибалах ходил, и как выбивал губернатор о Гришаткино темя трубку.
Знают про Тоцкое, про лютое дело офицера Гагарина. И про Вавилу знают, и про парикмахера Алексашку, про Акульку и Юльку, про деда Кобылина.
Известнейшим человеком на всю слободу оказался Гришатка.
«Дитятко», — называет его Ненила.
— Ух ты, прибег. Царя заслонил. Жизнь свою ни в копейку, — восторгается Гришаткой Хлопуша.
— Казак, хороший будет казак, — хвалят мальчика пугачевцы.
СИНЬ-ДАЛЬУтро. Мороз. Градусов двадцать, но тихо, безветренно.
Поп Иван, священник пугачевского войска, приводит вновь прибывших в Берды к присяге.
Крыльцо «царского дворца». Ковер. В кресле сидит Пугачев. Рядом, ступенькой ниже, в поповской рясе поверх тулупа, свечкой застыл священник Иван. Лицо ястребиное, строгое. Перед крыльцом полукругом человек триста новеньких. Среди них и Гришатка. Все без шапок. Кто в армяке, кто в кацавейке, кто в лаптях и онучах, лишь немногие в валенках.
— Я, казак войска государева, обещаюсь и клянусь всемогущим богом… — начинает густым басом священник Иван.
— Я, казак войска государева, обещаюсь и клянусь… — в одну глотку повторяют стоящие.
— Я, казак войска государева… — шепчет Гришатка.
— Клянусь великому государю императору Петру Третьему Федоровичу служить не щадя живота своего до последней капли крови, — продолжает поп Иван.
— Клянусь великому государю… — разносится в морозном воздухе.
— Служить до последней капли крови, — повторяет Гришатка.
Проходит четверть часа. Присяга окончена.
Пугачев подымается со своего места, кланяется в пояс народу.
— Детушки! — Голос у Пугачева зычный, призывный, Гришатку аж дрожь по телу берет. — Молодые и старые. Вольные и подневольные. Русские, а также разных иных племен. Всем вам кланяюсь челом своим государевым. Царская вам милость моя, думы мои вам и сердце.
— Долгие лета тебе, государь, — несется в ответ.
— Детушки, — продолжает Емельян Иванович. — Не мне клянетесь, себе клянетесь. — Голос его срывается. — Делу великому, правде великой, той, что выше всех правд на земле. В синь-даль вас зову, в жизнь-свободу. Иного пути у нас нетути. Не отступитесь же, детушки, не дрогните в сечах, не предайте же клятву сею великую.
И из сотен глоток, как жар из печи:
— Клянемся!
— Клянемся!
— Клянусь! — шепчет Гришатка.
«УФ!»— Гришатка, Гришатка, — позвала Ненила. — Собирайся, с государем в баню пойдешь.
Собрался Гришатка. Ух ты, не каждому от батюшки подобная честь!
Баня большая, с предбанником. Фонарь с потолка свисает.
Маленькое оконце в огороды глядит.
Липовая скамья. Полка-лежанка. Котел с кипящей водой. Рядом второй, поменьше — для распаривания березовых веников. В нем квас, смешанный с мятой. Груда раскаленных камней для поддавания пара.
Раздевался Гришатка, а сам нет-нет да на государево тело взглянет. Вспомнил про царские знаки. Видит, у Пугачева на груди пониже сосков два белых сморщенных пятнышка. «Они, они», — соображает Гришатка.
Заметил Пугачев пристальный взгляд мальчика, усмехнулся:
— Смотри, смотри. Тебе такое, конечно, впервой.
Зарделся Гришатка.
— Это царские знаки?
— Так точно, — произнес Пугачев. — Каждый царь от рождения имеет такие.
— Прямо с младенчества?
— Прямо с младенчества. Как народилось царское дите, так уже и сразу в отличиях. Вот так-то, Гришатка.
Мылись долго. Пугачев хлестал себя веником. То и дело брался за ковш, тянулся к котлу, в котором квас, смешанный с мятой. Подцепит, подымется и с силой на раскаленные камни плеснет. Шарахнутся вверх и в стороны клубы ароматного пара. Квасом и мятой Гришатке в нос.
Мылся Гришатка и вдруг вспомнил, что забыл он передать великому государю поклон от Савелия Лаптева. Бухнулся мальчик на мокрый пол Пугачеву в ноги:
— Поклон тебе, великий государь, от раба божьего Савелия Лаптева.
— Что?!
— Поклон тебе, великий государь, от раба божьего Савелия Лаптева.
— Встань, встань, подымись!
Встал Гришатка, а Пугачев посмотрел куда-то поверх Гришаткиной головы и о чем-то задумался.
Было это давно, в 1758 году, во время войны с Пруссией. Донской казак Емельян Пугачев находился в далеком походе. Молод, горяч казак. Рвется в самое пекло, в самую гущу боя. Вихрем летит на врага. Колет казацкой пикой, рубит казацкой шашкой. «Бестия, истинный бестия!» — восхищаются Пугачевым товарищи.
Сдружился во время похода Пугачев с артиллерийским солдатом Савелием Лаптевым. Соберутся они, о том о сем, о жизни заговорят. Пугачев — о донских казаках. Лаптев — о смоленских крестьянах. Сам он родом оттуда. И как ни говори, как ни рассуждай, а получается, что нет жизни на Руси горше, чем жизнь крестьянина и казака-труженика.
«Эх, власть бы мне в руки, — говорил Пугачев. — Я этих бар и господ в дугу, в бараний рог крутанул бы. А мужику и рабочему люду — волю-свободу, землю и солнце. Паши, сей, живи, радуйся!»
«Ох, Омелька, быть бы тебе царем, великим государем», — отвечал на это Савелий Лаптев.
- Экспедиция (Часть 1) - Вячеслав Алексеев - Научная Фантастика
- Церковь на высоком берегу (Александр Меншиков, Россия) - Елена Арсеньева - Исторические любовные романы
- Дж. Р. Р. Толкин - Сергей Алексеев - Биографии и Мемуары
- Престол и монастырь; Царевич Алексей Петрович - Петр Полежаев - Историческая проза
- Собрание сочинений в трех томах. Том 2. Село Городище. Федя и Данилка. Алтайская повесть: Повести - Любовь Воронкова - Прочая детская литература