Когда у нас зима - Мирча Дьякону
- Дата:20.06.2024
- Категория: Детская литература / Детская проза
- Название: Когда у нас зима
- Автор: Мирча Дьякону
- Просмотров:4
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда я вылез из ванны, мне стало стыдно. Толстая сестра меня вытерла, и я сказал ей, как меня зовут, но она таращилась на мою голову. Потом забрала мою одежу и вышла. Я остался голый и боялся, как бы кто не вошел и не спросил, почему я стою в ванной без дела. Из-за елок в окне кто-то смотрел на меня. Но кто, я не успел разглядеть, снова вошла толстая сестра. Она дала мне пижаму в цветочек и без единой пуговицы и спросила, уж не хочу ли я остаться в ванной.
— Нет, мне на операцию,— сказал я, и она отвела меня в седьмую палату, рядом с кухней.
Там были и мальчики, и девочки. Когда мы вошли, они вылезли из-под одеял, и я увидел, что они все переломаны, у кого рука, у кого нога. Толстая сестра сказала: «Принимайте новенького» — и подтолкнула меня к единственной пустой кровати у окна. Я лег и закрылся до подбородка, одна голова наружу, и все засмеялись. Окно было низкое, я видел улицу и деревья, а на них — замерзших ворон. Мне захотелось домой, и ну ее, эту операцию, но тогда бы обиделась маленькая докторша.
Дверь отворилась, и, вися на дверной ручке, въехал совсем маленький мальчик в одной рубашке и босиком. Он увидел меня и заковылял к моей кровати раскорякой. Наверное, ему еще не поправили ноги операцией. Постоял, посмотрел на мою голову и дал мне печенье.
— Ты зачем тут?
— Я приехал на операцию.
— Перед операцией нельзя есть.
— А ты откуда знаешь?
— Читал.
Он мне понравился, хотя вряд ли он умеет читать.
Он взял меня за руку и повел знакомить со всеми. На первой кровати Чезари́ка, она упала и сломала ногу, потом Эмиль, он не боится уколов, потом Мария, она не умеет ходить и ужасно смешливая, у самой двери — Магдале́на, она все время плачет, а его самого звать Йону́ц. Потом я лежал и не спускал глаз с двери. Уже началась ночь, ворон не стало видно из-за темноты. Магдалена плакала и гладила гипс на руке. Дверь скрипнула и снова впустила Йонуца.
— Идут,— сказал он и выехал на дверной ручке.
Все быстро поправили одеяла и засунули конфеты под подушки.
— Кто идет?
— Обход,— потихоньку объяснил мне Эмиль.— Надо, чтоб ни к чему не придрались, а то мы не победим, у нас соревнование с другими палатами.
Послышались взрослые голоса, и вошли два доктора и две сестры.
— Здравствуйте! — сказали все хором, как в школе.
— Как дела, дети?
— Хо-ро-шо!
— Жалобы есть?
— Не-ет! — снова сказали все хором, даже Магдалена, которая только что плакала.
Сестры сделали всем уколы. В меня тоже воткнули иглу и, пока она торчала, смотрели на мою голову и удивлялись.
— Что это за случай? — спросил один доктор у другого, они заглянули в толстую тетрадь и только потом вытащили из меня иглу.
Напоследок они сказали, что у нас все в порядке и что мы, вполне возможно, выйдем на первое место. Когда за ними закрылась дверь, Магдалена снова заплакала.
— Почему ты им не сказала, что тебе больно? — спросил я ее.
Она посмотрела на меня, как на сумасшедшего.
— Ты что, а первое место? Я же всех тогда подведу.
Под деревьями зажглись лампы. Я чувствовал себя как в чужой стране, где никто не знает твоего языка. Папа, наверное, не дождался и ушел домой без меня, потому что корова рожает. Другая сестра, тонкая, сделала мне еще один укол. Я чуть не заплакал, тонкая сестра спросила:
— Больно?
— Нет, это я из-за коровы...
Потом я начал проваливаться в туман, но не как перед сном, а просто мне стало все равно. Снова вошел Йонуц, подсел ко мне, испуганный.
— Идут с каталкой,— сказал он.— Вообще тут все сами ходят, а если с каталкой, значит, дело серьезное.
Он здесь давно, ему виднее. Палата посмотрела на меня с уважением. Пришла еще какая-то девочка, в очень красивой пижаме, даже с пуговицами. Эмиль шепнул мне на ухо, что это дочка товарища Бу́зи, и что она живет одна в отдельной палате, а при ней специальная сиделка, и что у нее аппендицит, но ее еще не оперировали, только готовятся. Я не знал, кто такой Бузя.
— Это правда, что тебя заберут на каталке? А меня зовут Александра,— сказала она.
Она говорила как-то не так, как все, и мне не понравилась.
Пришли две сестры, толстая и тонкая. Они подхватили меня под мышки, вывели и уложили на каталку. Все смотрели и, конечно, завидовали, но мне было все равно. Александра приоткрыла свою дверь, и я успел заметить ковер и покрывало на кровати. И как тетя в халате сидит и читает книгу.
Ребята остались под дверью операционной, а меня положили на стол. Я читал в одной книжке про операцию и ничему не удивлялся. Дверь закрылась, и со мной остались одна тонкая сестра и маленькая докторша. Я попросил их меня не привязывать, потому что я не боюсь. Они велели мне что-нибудь им рассказать. Я стал рассказывать про червячка, как он шевелится в голове, и услышал, как докторша сказала сестре, что, если я замолчу и не буду откликаться, чтобы она тут же подала ей сигнал. Сестра наклонилась надо мной, и я почувствовал холод на лбу. Я держал ее за руку и говорил.
Потом все смешалось, я говорил не переставая, но не помню о чем, у меня что-то билось в голове, наверное червячок, потому что они хотели его вытащить, а попробуй ухвати. Холод не уходил со лба, в глазах мелькало от красных ворон, кто-то опрокинул чернильницу; докторшу и сестру затянуло черным, я остался один на снегу, на минуту мне показалось, что я вижу папу, кто-то сказал, что он сидит на ступеньках и плачет, но это неправда, папа никогда не плачет, я стиснул последние зубы, поднатужился — и наконец-то отелилась корова.
Настало утро, и я не понимал, почему петухи не кричат, что я соня. Я был очень усталый. Я не сразу узнал комнату, слепую лампочку над дверью и, только когда радио заиграло гимн, понял, что сейчас зима и что мне сделали операцию.
— А как там корова?
Йонуц сказал, что не знает, но что я четыре дня пролежал мертвый, а он надо мной плакал, и чтобы я дал ему конфету, если есть, потому что он совсем со мной надорвался. Я ощупал голову, и все засмеялись. Вся голова была в бинтах, и я, наверное, выглядел очень смешно.
— Они и вчера смеялись,— сказал Йонуц.
Вот только я не знал, голова у меня все такая же раздутая или уже нет. Магдалена тихонько плакала.
— А ты почему не плачешь, ты умеешь терпеть? — спросила она.
— Мне нельзя плакать,— ответил я, и мой собственный голос загудел в голове, как в пустой комнате.
На обед мне дали чая, и тонкая сестра велела мне не вставать. Потом меня навестила маленькая докторша и посмеялась с нами. У нее белые зубы, и она мне очень нравится. Каждые три часа мне делают уколы.
Перед сном Йонуц выпросил у меня конфету за две новости.
— Докторша говорит, что про тебя еще ничего неизвестно. А твой отец четыре дня стоит у ворот и не уходит.
Я посмотрел в окно, одними глазами, чтобы не слишком ворочаться. Папа ходил руки за спину, как тень между деревьями, я узнал его по походке. Он шел согнувшись, останавливался, прислушивался к чему-то, потом опять шел. Мне хотелось сказать ему, что я не виноват, что я не просил, чтобы меня оперировали.
— Идут!
Дверь заскрипела, и вслед за Йонуцем вошли доктора. Они направились прямо ко мне.
— Бой-баба, как она его! — тихо сказал один другому.
— А какой риск! Я бы на ее месте не взялся...
Потом мне сделали укол, покачали головами.
— Везучий, видно...
Я посмотрел за окно, папа уже пропал за темнотой, но я чувствовал, что он там, нахмуренный и сильный.
Тонкая сестра отвезла меня на каталке в операционную, где меня ждала маленькая докторша. Они разбинтовали мне голову, спросили, как я себя чувствую, я сказал, что хочу домой, потому что зима проходит, а я только восемьдесят раз прокатился на салазках. В коридоре было темно, и каталка скрипела. Докторша осталась в дверях операционной, смотрела нам вслед, а наши тени протянулись до конца коридора.
В седьмой палате никто не спал. Между тумбочек вертелась Александра, она пришла показаться в новой ночной рубашке, которую ей вчера принесли в подарок. Рубашка была длинная, розовая, с красными цветами по подолу, с кружевами, и вся блестела. Магдалена даже перестала плакать, приподнялась на локтях и гладила гипс на руке, как будто он тоже был шелковый. Мария смеялась и аплодировала, как в театре. Александра танцевала, задевая рукавами кружки на тумбочках, зубы у нее были ужасно белые, все качались в такт, только гипс постукивал, за окном было холодно, темно и вороны, и папа ходил взад и вперед под забором из железных досок. Меня одолевали слезы, но мне нельзя плакать, и тогда я заорал изо всех сил. Чтобы окна полопались и вороны влетели.
Александра перепугалась и забилась в угол, подобрав свой цветастый подол. Ребята нырнули под одеяла, а Магдалена заплакала. Мне стало стыдно, я хотел сказать, что папе плохо на холоде, но вошла толстая сестра и накричала на меня. Что я негодник, такой-сякой разэдакий и что она скажет докторше. Я снова чуть не заплакал, но она потушила большой свет и ушла. Ничего не было слышно, только, как все спят. Я бы тоже поспал, но слепая лампочка над дверью светила мне прямо в глаза. Каждые три часа приходила сестра с уколом, я попросил ее выключить лампочку, но она ничего не сказала. По-моему, она спала. Тогда Лампочка сама стекла на пол и поползла ко мне, а я даже не мог отодвинуться.
- Срубить крест[журнальный вариант] - Владимир Фирсов - Социально-психологическая
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив
- Судебный отчет по делу антисоветского право-троцкистского блока - Николай Стариков - Прочая документальная литература
- Пятый Проект (СИ) - Лекс Эл - Боевая фантастика
- Древний рим — история и повседневность - Георгий Кнабе - История