Повести - Ал. Алтаев
- Дата:20.06.2024
- Категория: Детская литература / Детская проза
- Название: Повести
- Автор: Ал. Алтаев
- Просмотров:4
- Комментариев:0
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Одним словом, Италия, которой тебя лишили российские сановники.
II. НА ГРЕБНЕ ВОЛНЫ
Сергей остался на взморье. У него появилась арендованная лодка и собственное несложное хозяйство. Так же, как Хлобы-стаев и Пустовойтов, он начал писать "морские видики", иногда даже с пальмами на берегу "некоего" залива. Товарищи продавали их гуртом со своими работами купцам и приносили его долю выручки.
Он писал, сжав злобно губы и ненавидя эту работу. Чувствовал, как скатывается творчески к мазне "наотмашь", по выражению Васильева, предостерегавшего его заветами своего профессора.
Часами сидел он на пустынном берегу, где-нибудь в стороне от людей, подставляя влажное от морской воды тело солнцу и ветру. И тело сделалось скоро смуглым, почти коричневым.
"Стал черен до неузнаваемости, и то хорошо, — думал художник. — Да, здесь и действительно неплохо… Всякий занят своим делом и мало обращает внимания на другого".
Из лачужки, глядевшей подслеповатым окном с пригорка, выходил порой бывший хозяин лодки Хлобыстаева — рыбак. Загородив рукою глаза от солнца, он вглядывался в даль берега и протяжно звал:
— Ма-а-аша! Ма-а-ашутка! Доч-ка!..
"Маша? Тоже Машенька…"
А вон и она — полоскала белье, как обычно, стоя на камне. Ветер относил голос отца, и она его не слышала.
Ближний сосед-старик, ковыляя на больных от ревматизма ногах, развешивал на кольях сети и поглядывал на море. Верно, поджидал возвращения оттуда сына.
Но порой к Сергею подкрадывалось беспокойство:
— А что, если полиция все-таки набредет на след?..
Хлобыстаев успокаивал:
— Мышь ищут в кладовой, а она умная, спряталась в мешке с крупой. Прятаться под самым носом у полиции всегда надежнее. Мы здесь словно растворились среди рыбаков.
И Сергей перестал думать об отъезде.
Сегодня он остался на берегу один — сожители отправились в Академию на выставку.
Сергей заранее знал, что, вернувшись, они будут говорить о ней, станут бранить Оленина и кое-кого из профессоров. И обязательно скажут: "Кабы ты не нашел в бане Агафопода, разве можно было рисовать с таких орясин, как прежние натурщики? Половиной успеха выставка обязана тебе. А вместо благодарности тебя выгнали из Академии, подлецы!.. Что же Егоров, так тебя хваливший всегда, не сумел отстоять?"
"Разве с ними, со звездоносцами, поспоришь? — поддержит непременно и Пустовойтов. — Их — целое министерство, кроме Оленина. А сам царь-батюшка?.."
Да, то, что Сергея выбросили из Академии без всякой надежды когда-либо вернуться, губит его. Но он не должен сдаваться. Талант его не угаснет на этих временных "видиках с пальмами". Нет, сила воли удержит от творческого падения. Машенька сказала: "Я верю в тебя и буду верить до конца…" Может быть, действительно придет воля, — недаром же говорил о ней Лучанинов.
Но сердце болезненно ныло. В душу пробирались апатия, пустота, безразличие…
Как далекая, несбыточная мечта, вспомнилась большая программная картина, с таким огнем исполняемая, полная любви к Машеньке, к жизни, к светлому будущему. Она осталась в господском доме и, вероятно, выкинута. В лучшем случае ее подобрал Егорыч. Глядя на нее, старик сокрушенно качает головой и бормочет:
"Пропал человек. Не давали шить золотом — не стал бить молотом".
Даже в дурацкую галерею Благово "Геркулес", конечно, не попадет, не станет рядом с "настоящими копиями", выписанными Елизаветой Ивановной из-за границы. Он не окончен и не покрыт лаком, краски пожухли… А остальные его работы? Все эти портреты, раскиданные по разным вельможеским домам, которые так хвалила когда-то знать, где они? Возможно, они и займут почетное место в чьей-нибудь портретной коллекции. Но под ними не будет никакой подписи. Их творец останется безымянным. Все эти красавицы в бальных платьях, баре в мундирах со звездами на ярких лентах, с перстнями на пальцах, высокомерно надутые или надменно-снисходительные, и дети с пышными локонами, с шаловливыми улыбками, — все они, созданные его руками, будут смотреть, как живые, из рам. Их будут показывать гостям и снова хвалить за прозрачность красок, за вдохновенную правду. А вельможа-собственник объяснит:
— Это работа неизвестного крепостного. Э… э… забыл, как его звали… Был изряден в живописи, как видите.
И имя Сергея Полякова покроется плесенью забвения, как имена многих талантливых людей в крепостной России. Барское чванство губит искусство. Рабу приходится делать не то, что родилось в душе, захватило ее, выросло и окрепло. Ведь владельцу принадлежит не только тело раба, но и его мысли, чувства.
Сергей усмехнулся:
"Ведь и счет холопов ведется "по душам"…"
Но кто крепок, силен, умеет применяться к обстоятельствам — выдержит каторгу, как выдержал, например, Тропинин. Бывают и счастливые случаи. Сжалится "добрый господин" или "за ненадобностью" позволит выкупиться, и ты — на верху гребня. Как вон та щепка, что поднялась сейчас на волну… А нет — лети в бездну!
Сергей закрыл глаза. Ветер обвевал его, теплый летний ветер. Перед сомкнутыми веками снова поплыли воспоминания.
Потом вернулась упрямая мысль:
"Разве нельзя продолжать учиться вне Академии? У самой природы? Академия дала крепкие основы искусства. И это очень много. Это — главное. Остальное даст жизнь. А позже… может быть, придет и желанная воля".
— Во-о-ля!.. — крикнул он вдруг с надеждой и вызовом.
И волна, плеснув на берег, точно ответила ему утвердительно.
Сергей почувствовал странную легкость во всем существе. Нет, не в одном личном счастье смысл жизни. И что для настоящего художника одна картина, оставшаяся случайно неоконченной?
Сергей не верил себе: тоска стала как будто замирать. Боль воспоминаний заменили размышления о спорах в Петровском, об исканиях своих и Миши Тихонова, об упорном труде Луча-нинова, о задачах живописи вообще… Ведь тогда, в бытность ученичества, он и не предполагал об опасности исключения, о приезде Благово. Но уже ясно сознавал, что отходит от традиционных приемов академического классицизма. Тогда уже мечтал о новых формах, о новых сюжетах, о новой дороге в искусстве. Что же? Значит, он и тогда уже стал отходить от картины, тему которой ему почти навязали в Академии? Ее уже и тогда начала вытеснять правда жизни. Значит, уж не так она ему дорога? Значит, он охладел к ней сам.
Так чего жалеть? Потерянных лет? Он их наверстает. Теперь в его новых произведениях будут не надуманные, стесненные условностями фигуры, а подлинно живые люди. С полотна будет улыбаться его промелькнувшее счастье — Машенька, Марфуша, Елагин, ямщик из Псковской губернии, цыгане… Все те, что ходят сейчас по земле, чей облик понятен каждому, как смех и отчаяние, как ласка и гнев.
Пусть он временно отстранен от этой работы, — годы его еще не ушли. Он молод. Он догонит жизнь. Догонит и, может быть, перегонит.
- Ученица падшего бога (СИ) - Канарейкин Андрей - Фэнтези
- Зимний излом. Том 2. Яд минувшего. Ч.1 - Вера Камша - Книги магов
- Жизнь поэтов - Эдгар Доктороу - Современная проза
- Аквариум. (Новое издание, исправленное и переработанное) - Виктор Суворов (Резун) - Шпионский детектив
- Стихотворения и поэмы - Юрий Кузнецов - Поэзия